Лейтенант Эндрю Миллер любит делиться историями из молодости. Служил он в морской пехоте, соответственно, все, кто служили не в морской пехоте, могли называться только целками; у Рекса в кармане формы припрятана как раз была звезда ВМС - значит, стал он первой не-целкой во всём отделении и, по цепочке, любимым молодняком Миллера. В первый же день тот потянул спину, вызвав Рекса на перегонки в отжимании на брусьях, слёг с больничным на две недели, через эти же две недели они уже сидели в баре и Миллер писал ему рекомендацию на перевод в убойный отдел - "такие таланты должны показывать себя во всей красе".

Рекс на хорошем счету. Он отлично заполняет бумажки, прекрасно выглядит в форме и с улыбкой развлекает стариков, когда им скучно. На светских мероприятиях замечают, как правило, второе: служебный пистолет остался в машине, однако портупея, обтянувшая грудь, добавляла ему очков профессионализма, как и пиджак, свешанный через предплечье, на котором то и дело блистал полицейский жетон. Сегодня здесь крупные шишки, вон, даже инспектор Уиллис, только-только вернувшийся из отпуска, - Рекс не мог пропустить этот вечер, как бы ни хотелось ему посветить тот чему-то иному.

Чему-то, ну. Личному.

Одно ухо у него было на сцену, второе - на старших по званию; взглядом бегал по всему залу, цепляясь за оголённые части тел, пускал слюну на мягкие уязвимые шеи. Сторожевому псу вручили в пасть поводок и сказали ждать - значит, он ждёт; сторожевому псу в миску давно не клали свежеразрубленных костей, не ластили по морде окровавленной мякотью с бёдер, - и это видно. Рекс тосковал. Он не рычал и не ковырялся заискивающе в зубах - Рекс на службе, - однако был до меланхолии задумчивым. За всё выступление Рекс не проронил ни слова, сопровождал своё начальство со сдержанным достоинством и не давал жаждущим его компании замечательным людям лишних надежд. Рассеянный взгляд, обворожительная улыбка, обнажающая заострённые клыки, тихий смех, что мог бы ранить своей вежливостью, - Рекс не был звездой этого вечера, однако ему этого и не нужно - настоящая звезда чудесно справлялась со своей задачей.

Вспомнил, где он видел выступавшего ранее учёного, Рекс лишь через пару часов. Попадался на глаза тот мельком: что тогда, в беглом знакомстве между "мужем" и "коллегой мужа", что сейчас, когда общение становится настолько фривольным, что границы между социальными ролями мало-помалу начинают стираться. Рекса не интересует алкоголь, не интересуют его ничьи роли и, по правде, сегодняшняя презентация привлекла его внимание лишь озвучиванием параметров одного из тестовых образцовых (двухметровый бывший военный - "в нём наверняка много сочного мяса"); Рексу интересны его указания - сегодня лейтенант Миллер обмолвился, что стоит в очереди на повышение - Рекс следом пойдёт на его место. Повышение - это отлично; быть лейтенантом - отлично; иметь больше свободного времени - отлично; Рекс всеми силами пытается сосредоточиться на перспективах и не думать о том, чем бы ему на самом деле хотелось бы сейчас заниматься.

В радостных визгах начала слышаться паника. Кадык бармена стал казаться аппетитнее. В искажении гранёного стакана человеческие лица напоминают расплавленное по черепу мясо. Рекс себя чуть тормозит, пьёт водичку, неторопливо затягивается - Рекс, к сожалению, контролирует себя порой не в пример плохо. Не помогала и новая компания: как бы Рекс ни пытался удалиться от общества, работало это через раз.

Люди тянутся к нему, как дети тянутся к большим собакам, сидящим на привязи.

Учёный взглядом был облизан с головы до ног: голубиная шея в ладонь ляжет очень красиво, лицу мягкому крики и ужас подойдут как нельзя впору, да, жира маловато и мясо будет весьма жёстким, но эти недостатки будут легко перекрыты самим опытом, - мистер Валлен-Деламот был вполне себе в его вкусе. Вполне себе - ему на зуб. Рекса шутка позабавила очень - и он улыбнулся шире, чем планировал.

Рекс повернулся к нему всем корпусом, однако к рюмке не притронулся. Косит на то, как тот, словно котёнок, облизывает ладони, и еле-еле себя держит, чтобы не усмехнуться.

— Я часто слышу в свой адрес, что могу быть непредсказуемым; возможно, дело в этом. Не сочтите за лесть, мистер Валлен-Деламот, но Ваше внимание мне крайне приятно. Увы, я за рулём, но, надеюсь, моя компания сумеет Вас развлечь.

Мажет по оголённой груди, языком проводит по клыку - да, жёстко, но всё равно вкусно. Алкоголь мясо размягчает, придаёт небольшую кислинку, получаются отличные закуски и...

Блять, нет. Опомнился Рекс быстро - взгляд отвёл, пристыженный, и затянулся до самого фильтра. Пьяные люди милы и беззащитны. Каким бы гениальным ни считался сей учёный, его это касается тоже.

— Меня интересуют целеустремлённые люди, - не врёт, — и возможности, которые они предоставляют обществу. Вдобавок, Ваше выступление наткнуло меня на определённые размышления. Уникальность всего живого воспринимается, как нечто должное, однако что же делать, когда эта уникальность ставит крест на чьих-то мечтах, карьере, жизни? Нельзя найти для себя вторую такую же руку, как и нет на этом свете второй женщины, что могла бы быть твоей матерью. Остаётся лишь заменять. И учиться видеть в этой замене тень того, чего ты был лишён.

Рекс, опять же, выступление слушал лишь наполовину. По смыслу плюс-минус подходит? Ну, вот и отлично. Слова лились легко, будто бы он репетировал свой монолог перед зеркалом, и навязчивые мысли начали тихо-тихо отходить на второй план, сливаясь с играющем музыкой. Достав из брючного кармана пачку сигарет, он протянул её Валлен-Деламоту.

— Это "Playfare". Освежающая смесь, лёгкий дым. Вы производите впечатление человека, который мог бы оценить их крепость.

За рулём Рашид только курит. Чёткое у него расписание на завтрак, обед и ужин, поэтому есть или пить в машине для него дурной тон; он любит расписания, любит их планировать, любит им следовать - в правилах люди нашли когда-то опору, на них же построили свой не святой порядок. Те, кто желают существовать в обществе, должны этот порядок уважать - так сложилось, и так получилось, что Рашид с этим согласен. Это правильно - он должен подстраиваться. Занятые руки увеличивают риск дорожного происшествия, а Рашид, по зову сердца и профессии, допустить такого не может.

На улице ночь и духота. Ему не нравилось лето в Майами, и, переезжая на остров, он, вообще-то, планировал брать отпуска на июнь. Однако не взял он ни одного, ни разу; думает сейчас "почему?". Рассуждает: чем этот город его так привлекает? Свет от многочисленных вывесок разбивается о хрусталик и забирается под сетчатку, там же и погибает - всё то светлое и приятное Рекс по обыкновению пожирает, а живое рядом с ним надолго не задерживается. Из детства Рекс помнит сдохших попугаев и кроликов, разодранную собаками кошку, помнит первую свою девушку, которая не дождалась его из армии; странно то, что реакции своей он не помнит совсем - воспоминания Рекса сквозили бездушностью, не свойственной его биографии.

Возможно, во всём виноват этот город. Возможно, он однажды проглотит его, не оставив даже горсти переваренных костей. Однако Рекс будет не против. Рекс знает, как оно делается, и знал, что его ждёт: раствориться, смешиваясь с желудочным соком, ощущать кислоту, разъедающую к часу от часа кожу и внутренности, быть съеденным, - полностью, - став топливом для нового, сильного организма - Рекс не считает, что это будет так уж плохо или неправильно. Он охотится на людей, значит, на него должен охотиться сам город; только сплотившись слабые и беззубые смогли когда-то убить мамонта, дав пищу новому поколению.

Рекс против не будет. Он своё уже взял - в зубы и в руки. Под ногтями у него до сих пор бьётся чужая жизнь. Рекс доволен. Свою ночь он провёл чудесно, быстро и эффективно. Быть может, охота ему скоро приесться.

Взгляд цепляется за пятно посреди разноцветных улиц; неваляшка его белая, как поганка, и на вкус, скорее всего, такая же. Рекс не знает, почему она продолжает здесь ошиваться; спрашивал, а она сделала вид, что не услышала. Рекс наблюдает за ней, не моргая, задумавшись о чём-то между её лопаток: кости у неё хрупкие, мясо жёсткое, сухожилия порвутся от первой тяги - некоторым просто не везёт родиться такими хилыми. Дальше рассуждений дело, разумеется, не уходит. Рекс свою неваляшку ценит и называет свинкой, потому что до свинки ей дальше всего, иногда Лолой, словно бы забыв, как её зовут. Пишет ей: "Свинка, перейди улицу и зайди за угол направо"; там к Сансэт Вэлли ближе, меньше проституток и осуждения.

Припарковав машину, Рекс открыл соседнюю дверь - неваляшка его та ещё клуша, может промахнуться или не увидеть. За время их искренней дружбы Рексу пришлось сделать дубликат ключей и купить ей для связи два телефона; подумывает взять ей шмоток, дабы не смотрелась она так странно посреди бизнес-центров Бриджпорта. Это всё мелочи; Рекс однако замечает странность, что потребность в них вообще возникла.

Странность есть и вторая - Лоя до сих пор рядом. До сих пор живая. Это правда странно.

Рекс тупит в фасад ближайшего дома и расценивает свои ощущения, как приятные. Это тоже странно.

Когда к машине подходит неваляшка, Рекс уже достаёт вторую сигарету. Выглядит он на три грамма измученным. Рекс ловит её взгляд и выдыхает дым.

— Поехали домой. Возможно, завтра мне понадобится твоя помощь.

Когда оказывают помощь, надо благодарить. Чувств не разделяешь - по совести говорить об этом сразу. Когда подозревают в чем-то, лучше сохранять спокойствие, "не принимать на свой счёт". Проблема в том, что Рекс принимает на свой счёт предельно мало; обыденные поведенческие паттерны в какой-то момент времени стали сопровождаться колокольчиком - не забудь, поступать надо именно так. Не забудь - координируй свои действия согласно заранее определённой схеме.

У Рекса сегодня не было времени что-то определять заранее. Он не знает, что говорить, теряясь в словах, не знает, как поступать, балансируя на бруске человечности, что на скорую руку перекинул через пропасть собственных инстинктов, - бешеных псов стреляют в упор. Рекс представляет, как по затёртым стенам стекают его мозги, слышится ему запах, который оставят его пущенные в расход внутренности, потрескивают прямо под ухом кости, что отправят в печь для кремации.

Первым своим убийством Рекс считает собаку, которая собиралась загрызть соседского пацана. Тогда ему было двадцать лет, он только заступил на службу. Собака лежала мёртвой у его ног, и эта смерть казалась самой гадкой и неправильной в мире.

К сожалению малыша Гао, пристрелить Рекса будет некому.

Тот говорит про судьбу, предлагает ему обработать раны, радуется похвале; сейчас он достанет свой значок образцового бой-скаута и покажет коллекцию жуков, которую собирал прошлым летом. Или же это свидание, начавшееся с неловкости, которую непросто будет преодолеть? Рекс немного запутался. Тело на полу кажется муляжем, раскачивая ощущение реальности. Запах крови однако был слишком знаком, стимулировал мозг он слишком явно, чтобы забыть, зачем они здесь.

Стульев не было. Бывший владелец гаража "ебал сук" на диване, желания данную мебель оставить у Рекса не возникло: возможно, какой-нибудь бездомный заберёт это приобретение со свалки и устроит себе уютное гнёздышко; было бы чудесно.

Так вот: стульев у Рекса не было. Собакам они и не нужны - на коленях удобно тоже. Рекс тянет лапу с покорностью к-9 офицера: в локоть ему упирается футляр с неиспользованными ножами, за локтём у Гао пригрелась чистая пила; у Рекса выбора больше. Наблюдает он за чужими действиями с ленивым прищуром, медленно перекатывая язык во рту - между зубов у него сидит надоедливый кусок плоти. Ему не понравилось, что его небольшую заминку на улице кто-то увидел в таких подробностях - значит, тот смотрел, долго, выбирая нужный момент для вмешательства. Такое Рексу не нравится - за ним не надо смотреть без его согласия. Однако любая угроза, что уже было начала собираться в груди, улетучилась по щелчку с одной простой глупости; Рекс замер, обезоруженный чужим простодушием, не понимая, от чего же первым его порывом было наклонить косматую голову. Мама (?) ему говорила: "Ты такой хороший ребёнок", протягивала руку - Рекс наклонялся, как хороший послушный щенок. Это было давно. Словно неправда.

"Ты отлично справишься".

— Хватит, - цыкнул он с раздражением, отводя взгляд; в остальном, правда, не двинулся.

Этот малыш кажется очень усидчивым. Рекс рассматривает его лицо с усидчивостью большой в тон: в одну сторону голову наклонит, потом в другую; моргает он редко, глаза его по цвету напоминают примерно бездну; если бы они сейчас были в тундре, а Гао был полевой мышью, то от грудной клетки бы его уже ничего не осталось. "Это удобно", думает, "что бритый" - обзор ничего не закрывает.

Малыш Гао перед ним, как на ладони, но тот всё равно продолжает играть в друзей. Рассказывает о себе интересные факты, делится предположениями. Рекс понятия не имеет, что значит его кличка. Что-то, созвучное "к ноге!", имело бы для него ту же самую ценность. Рекс однако задумывается: Брутус, кажется, ему бы подошло.

Тяжёлый. Как скелет или как содержимое выгребной ямы, разрытой для своих дорогих секретов. Выходит по-собачьи.

— Хотелось бы быть повыше? М, - мычит он низко, рассеянно, — это логично. Быть большим удобно.

После швов чувствительность не возвращается. Рекс шевелит ледяными пальцами, проверяет тугие бинты; почему-то, в конце он ожидал бантика.

— Хороший человек талантлив во всём. Возможно, в любой профессии ты сможешь найти своё место.

Это был комплимент? Рекс не подскажет. С него - встать, отряхнуть колени, размять спину. Так же с него (раз предложили) - команды. М, это уже что-то на его языке.

— Давай убираться, малыш.

Задачи у них две: что-то сделать с телом, как-то прибрать улики. Рекс цокнул языком с досады, что догадался выключить уличный свет только сейчас, походкой заебанного офицера после смены прошёл к ведру, чтобы начать копошиться со шлангом из мини водонапорной станции. Каждый раз одно и то же - если клеенку не расстелить, на уборку потратишь полдня. Ещё и замок этот, блять.

— Я и сам своего рода клинер, знаешь, - говорит громко, набирая в ведро воду, — отец мой целый день был на работе, а когда приходил домой, толку от него не было. Мама впрягала меня мыть полы лет с пяти, кажется. Посуду ещё, - шум кончился; Рекс обернулся и выглядел почти не угрожающим. — Было бы супер, если ты помог перенести бедного парня в более укромное место. Необязательно в чью-то кладовку. Просто... подальше отсюда. Не хотелось бы, чтобы его долго искали.

Парень, действительно, бедный. Рексу хочется верить, что умер он быстро.

Большой город это природа в миниатюре. Сильное пожирает слабое. Слабому - адаптироваться, защищая свои маленькие, мягкие тела: наклеить на видное место страшные зубы, сделать мясной щит из тех, кого не жалко, прибиться к хищнику, трясясь в тени его огромных лап. Изощряются по-разному, и Рексу такое нравится - желание жить двигает вперёд эволюцию.

Неваляшка мягкая. У неё самые обычные зубы, её вечное одиночество множится на социальное неблагополучие, а из защитников был только идиот, выкравший её у сутенера и поменявший долги на ржавые цепи. Непонятно, как она дожила до своих лет. Непонятно, что планирует делать дальше, как рассчитывает выживать, что намеревается предпринять, чтобы избавиться от хватки очень большого и очень страшного людоеда. Он запугивает её, предупреждая, что сопротивление бесполезно, однако сопротивления,
ну,
никогда не было.

Рексу не кажется это нормальным. У него мнение о нормальности формировалось с высоты склонившейся над кроличьим гнездом волчьей морды: пасть свою закрыл, слюни держит, смотрит только внимательно, не моргает, наблюдая за за их жалкими копошениями и стремясь найти в этом смысл. Нашёл ли? Ищет. Он ведь сам зачем-то живёт. Их ответ тоже должен быть где-то рядом, должен умещаться в ладони, чтобы можно было положить в нагрудный карман, как ключи от машины, однако сколько в сердце ни заглядывай, отпечатка всеобъемлющего смысла Рекс так ни разу и не заметил.

Не нашёл и сегодня. Это начинает разочаровывать.

Какой-то великой цели у Лои нет явно. Была, возможно, настырная мысль - выключить голову да посмотреть, что будет, но Рекс в этой теории уже сомневается. Её неловкие и настырные попытки соблазнить его вызывали лишь смех - беззлобный, порою, будто бы, вежливый; Лоя должна понимать, что держаться подальше от его рта это самое основное, что она может сделать для своей безопасности. Но она туда всё равно заглядывает. Подставляет белую шею. Постоянно забывает взять с собой в ванную сменную одежду и проходит до своего комода голая.

Это забавляло. Забавляет и сейчас. Рекс негромко смеётся и с хрипотцой отвечает:

— Помойся, когда приедем, а то завоняешься.

На вопрос она опять не ответила. Ну, этого стоило ожидать. Она это делать любит - игнорировать его, и всё - в каких-то мелочах, бесполезной ерунде, кою никак против неё не используешь. Были бы деньги, она бы давно уехала из этого города. Были бы деньги, так на улице она бы не работала. Были бы у неё деньги, и Рекс ни за что бы не смог ей воспользоваться.

Так почему?

Лое на вид лет восемнадцать. Ест она не прямо, чтобы много, ростом она не вышла, биография белоснежными пятнами тоже не ослепляет. Она похожа на подброшенного инопланетного ребёнка, непричёмная и ниочёмная, совершенно не подготовленная к жизни в этом мире. Единственная её защита это слёзы, а единственный предмет для интереса - это клички, который даёт ей мало знакомый мужик и в чьём доме ей периодически приходиться жить. Рекс по логике располагает, что есть у его неваляшки какие-то скрытые мотивы, или же она каким-то неведомым ему образом мало-помалу собирает доказательства, дабы заявиться в участок со всем готовым.

"Свинка", блять. Нашла, о чём думать.

Смотря на неё, Рекс испытывает эмоцию не совсем ему понятную. Что-то про жалость. Или, возможно, недоверие, ожидание подвоха.

Печаль.

Рекс чуть сбавляет скорость на повороте и протягивает руку, укладывая ладонь на её пустую голову. Волосы ей лохматит - грубо, как-то не очень приятно, и ладонь сразу же убирает к себе на колено.

— Знаешь, что ещё горячее и влажное? Грязь. Свинки её любят. Впрочем, щёки у тебя тоже розовые, так что у вас больше общего, чем ты думаешь.

Улицу эту половинят два района: для приличных людей с их приличными местами работы и для шушеры. Для сутенёров это просто две целевые аудитории на которые всегда найдётся свой товар. Почему Лоя ошивается неподалёку более, чем понятно.

— Не хочешь нанести визит венерологу? Всегда есть шанс, что инфекция унесёт тебя раньше, чем закончится наше сотрудничество.

Каким именно образом то закончится Рекс ещё не решил.

Рексу нравятся люди.
Рексу нравится:

на них смотреть,
их трогать,
их слушать,
их понимать.

С последним проблемы. Рекс предполагает, всё дело в его мозге. Кто-то покопался, похозяйничал, отрезал кусок от лобной доли, пришил чуть-чуть к гипоталамусу, продлил варолиев мост, - подумал, что выходит неплохо. Кто-то посмотрел на свою работу, на серые разводы между извилинами, смотрел, как те пульсируют, вот-вот вываливаясь из открытого черепа, - и подумал, что он хорошо здесь постарался.

Этим кем-то мог быть сам Рекс. Он просто этого не помнит.

Что Рекс помнит? Свой ужин. Он ел цыплёнка: его дряблые мышцы он пережёвывал с особой тщательностью, несколько раз пускал по резцам, смаковал с самым хорошим вином из своего погреба важных запасов. Это был самый обычный цыплёнок с птицефабрики, выращенный в инкубаторе и пущеный под нож сразу же, как только он стал достаточно большим для развесочной упаковки; он был рождён лишь для того, чтобы стать едой. Рекс считает это очень благородным.

В какой-то момент он решил, что люди это тоже еда. Рекс так и не понял, что с ним не так.

Рекс людей не понимает - это его проблема.

Вчера на ужин он ел цыплёнка, сейчас у него лёгкий перекус в машине: Рекс купил себе тачку попроще, чтобы его новенький m60 не маячил посреди Твинбрука как бельмо больного достатка, и ел сендвич с индейкой из 7-11; взгляд его направлен на захватывающие виды низкой социальной ответственности: Рексу что сточная яма, что нелюбимое вложение мэра видятся с одного ракурса.

Рекс не жалуется - ему очень нравится этот район. Это его пастбище, его волшебная поляна в рассветных лучах, его личная лаборатория по дегуманизации человеческой души; Рексу не надо далеко ходить, чтобы найти во всём стаде мягкотелых травоядных самую паршивую и милую сердцу овцу. Ходит та невнятно и неровно, не поймёшь сразу - то ли раненая, то ли больная на голову; Рексу однако видно сразу - здесь всё вместе.

Рекс с больными головами дружит. Приглашает на свидания под мост. Целует взасос.

Рекс на раны смотреть любит. Любит их трогать. Любит их наносить.

Ту Морроу, в его понимании не совсем скромного и не совсем человека, очень красива. Обществу она как обмазанная гноем заноза, общество её изрыгает, выставляя на первый план как пример того, как делать не надо, чем услуживает Рексу; Ту Морроу легко найти и тяжело потерять - приклеивается она, как жвачка, или как кусок мяса, застрявший в зубах.

Он следит за ней уже девятый день. Строит за неё маршруты, играет в бинго, где та споткнётся, гадает, разобьёт ли нос; пару раз видел её костлявые коленки, подумал: "Найс". Девять дней - это классический для него срок; достаточно для двух рук, почти как две рабочих недели, выходит покамест на второй выходной. Ту Морроу не прямо, чтобы упитанная: живот, должно быть, мягкий, задница выглядит так, будто там есть, за что схватиться, ляжки, скорее всего, весьма сочные, однако во всём остальном не было в ней ничего особенно. Стандартная.

Начиналось, как всегда. Продолжается тоже. У Рекса низкие ожидания от финала.

Чего Рекс ожидает? Чего-то...

чего-то.

У Рекса за ухом скребутся блохи, шевелят лапками какие-то жуки - стрекочут, вот, мол, а зачем тебе это всё; Рекс нервничает, ответить не может. Пару дней уже как не может. Пару месяцев - если честно. Жуки ему слышатся под подушкой, как, возможно, личинки в трупных каркасах: зачем тебе это всё, чего ты хочешь добиться.

Не_знает
Не_знает
Не_знает

Доебались почему? Никто ему, разумеется, не отвечает. Рекс, опять же, разумеется, пьёт таблетки, - не от жуков, нет, - и вроде бы всё уже потише, но ему всё равно нервно. Потому что Рекс в самом деле ничего уже не знает и не понимает, потому что эта его охота, - ну, правда, - уже изрядно затянулась. И подзаебала. Его.

Рекс тянет воздух сквозь сжатую челюсть, взгляд пялит в разводы из кончи и краски, ковыряется в зубах, то и дело налезая на дёсны, и стоит он, на самом деле, уже за углом, по готовности, а не в машине, но он... не заметил, как именно это произошло. У. Перспективы, если честно, не очень. Рекс рассуждает за свои перспективы дальше, пока тело его на автомате фиксирует цель, хватает ту за ворот, бьёт по затылку и делает инъекцию мышечного релаксанта. Рекс столько раз через это уже проходил, уже ничем уже не удивить и никак не вырваться; Рекс - это явно не божья длань, не сделанной человечьей рукой машина смерти, но лишь шутка природы, вырвавшаяся из-под контроля - неясно, то ли он своему телу хозяин, то ли его разум подвластен базовым рудиментарным инстинктам.

Хуёво и то, и другое.

В последние полгода он стал очень наглым: солнце ещё не зашло, а он уже идёт к припаркованной у мусорки машине с бессознательной девкой на плече. Рекса даже если и видят, то сделать здесь могут что? Встречаться глазами с ним бояться - слишком опасный. Путь загородить не могут - слишком большой. Рекс для подворотен Твинбрука это тот ещё старший братик; оплеуха будет болеть неделю, а болотный взгляд, в котором застряла и сдохла не одна собака, сниться будет ещё долго. Ебать он будет эту девку, вытрясать ли долги за квартиру, использует в качестве донора для какого-нибудь нового вида дропов из лягушачьей слюны и человечьих костей - старшему братику виднее; спорить с ним не стоит.

Рекс вздыхает опять. Всё происходит ровно так же, как и десяток раз до этого.

Память проваливается;
Рекс проваливается вслед;
выныривает уже на фабрике к юго-востоку.

Он уже ни в чём не уверен, но дело, быть может, в скуке. Как и фрустрация, эта - та ещё сука; мозг Рекса отторгает информацию, потому что смысла у неё всё равно нет. Сегодня, возможно, он сам себе попробует провести закрытую лоботомию; возможно, что-то там, внутри его черепной коробки, искривится под нужным углом и сделает его правильным, законополушным офицером. Или хотя бы избавит от жуков. Было бы просто супер.

Закованное и припаркованное к трубе тело зашевелилось: зазвенели цепи, застимулировались где надо эндорфины. Рекс заулыбался, отложил точильный камень на стол, подошёл к своей овечке торопливо, радости особо не скрывая. Ноги под коленки берёт да раздвигает, садясь между ними на корточки; глядит Рекс сверху вниз, как дети глядят сквозь увеличительное стекло на жареных муравьёв.

— Как ты, милая? - за подбородок он её держит очень учтиво, с намёком на нежность. — Голова не болит?

Ну, и ничего, даже если болит. Поболит да перестанет, а вскоре овечке Мор о боли беспокоиться не придётся. Как же иначе?

Рекс любит работать. На него взгляни: на руки его рабочие, на тренированные ноги, на крепкую спину, кой по плечу сизифов труд, - на этот свет он появился, чтобы ебашить. Батрачить.

Пахать.

Рексу поле - весь город; везде есть, что вынюхать, везде есть кого вытащить и засудить, везде есть - что найти; сегодня Рекса направили искать кончу, деньги и таблетки. Он не брезгливый - разнюхает. Ему лейтенант Миллер так и сказал, похлопав по плечу, мол, ты не брезгливый - ситуация непыльная - справишься быстро, особенно ты. Лейтенант Миллер, как выяснилось недавно, после армии пошёл в кинологи - и Рекс виляет на похвалу хвостом.

В команде ли, в одиночестве - рабочий ритм Рашида Ксайи не прервать ничему, ежели он сам не решит иначе. Работает он по протоколу (пункты, если надо, озвучивает; душнит при исполнении страшно - и задорно смеётся в участке, будто бы не говорил по факту, что если придётся - он тут всех кинет; Рашид Ксайя работать любит больше самой униженной подсоски, пусть и сосет он, по факту, не очень), делает выборочные исключения в пользу раскрываемости (как и любая собака, Рекс ценит премии). Работа в команде - это больше про этику. С этим у него, как по книжке, хорошо. Всё, согласно клишированному резюме: неконфликтность, коммуникабельность, терпение, обучаемость; Рашида не задеть ни словами, ни делом; Рашид людей и работу выбрасывает из головы каждый раз ровно в тот момент, когда переступает порог квартиры. Никто не знает, но детектив Ксайя не ранимый до бесчеловечности.

Располагает он так: межличностные отношения, репутация в отдельных социальных группах, - еболда, считай, и чепуха, - всё, что лежит, пустить возможно в общее благо. Сяолуна он называет "офицер Довер"; "Биг Бэн" - за перерывом с пончиками. Обычно тот лежит по столам, и не всегда по своим; как бы то ни было, его обратить получится на пользу тоже (получается Рекса - значит, получится кого угодно).

Едут они с проверкой. Офицер Довер, как никак, разбирается в подобных вопросах больше; Рекс выбор напарника никак не прокомментировал и лишь сказал: "Надеюсь на твою помощь, давай постараемся закончить к ужину". Рекс наверняка знает ровным счётом нихуя; собственно, пока подъезжал к нужному строению, знать он не мог, что к ужину ничего не закончится. Что странно: договорились они, что просто проверят ситуацию в штатском, без служебной машины, без сигнализирующих жетонов.

Рексу везёт на многое, но, возможно, не на напарников.

— Чудно здесь, - говорит, облокачиваясь на руль; до старого порта они совсем чуть-чуть не достали, из открытого окна несло морем и разложением непрежившегося режима.

Нет, всё-таки, место для притона выбрали необычное. Рыбой вот не воняет - и, видимо, в условиях инфляции этого им оказалось достаточно. Кому - им? Не узнавали. Склад зарегистрирован на некоего господина Алана А., пропавшего без вести лет восемь назад. Занимаются здесь официально хранением различного рода скользких на легальное использование приспособлений: что прослушать, с чего прослушать, как определить с какого расстояния тебя пытаются отследить, - этот бизнес и без того сложен в содержании и красной карточкой маячит перед силами правопорядка, использовать его для крышевания проституции - это то ли не очень умно, то ли, наоборот, сверхгениально.

Рашид Ксайя сейчас в штатском и вообще не детектив; он так, приехал ради галочки с проверкой, а то на шум пару раз жаловались, мы у вас тут в проходе постоим и пойдём. Ну, так планировалось, однако в итоге, как ни стучали, в итоге им вообще никто не открыл. Это странно. Рашидов нюх сравнивает не то с собачьим, не то с кошачьим точно - на всю ситуацию он кривит нос, языком цокает, на своего карманного напарника глядит крайне двусмысленно. Что-то вроде: "да, этот наш подозреваемых официально пропал, однако он же всё равно подозреваемый";
а то и: "да, разумеется, нам нужен ордер на обыск, но ведь один один из владельцев этого здания пропал, получить его будет затруднительно".

Глядит да улыбается; "ты же, ежели что, не сдашь своего хорошего друга и старшего по званию, да?".

Конечно, да. У маленького дракона скромная пасть и короткие лапы - Рекс обратит его во всеобщее благо независимо от его первоначальных намерений.

Из салона он достал болторез. Разумеется, Рекс не то, чтобы точно знал, что он им понадобится; заезжал к себе домой Рекс не то, чтобы сугубо ради этого болтореза; Сяолуну он сказал, что, ну, мало ли, болторез ведь - инструмент универсальный.

— Заходи, - он ему говорит, складывая на землю снятые с ворот цепи.

Сяолун мелкий. Будут целиться в голову - промахнуться точно.

Рекс - псина, на самом деле, гордая и немного хитрая. Разумеется, он знает, что этим складом почти не пользуются, он знает, что ежели и пользуются - то не по назначению, он даже знает, что назначение это проходит с вечера на ночь, с семи до одиннадцати. Рекс всю округу уже вынюхал: с какой стороны подъезжают, на чём, в каком количестве, чей запах с собой уносят. У него они были на ладони, - он был уверен, что хоть бы и одного, но поймает, - но эти зайцы стремглав разбегаются ладно и испаряются в никуда; псине - клацать зубами: никому не нравится проигрывать и всем проиграшим остаётся поджимать хвосты, потому что их уже выебали.

Языком Рекс не цокает. Всматривается в темноту он напряжённо, того гляди бросится на осмелевшую мышь и сожрёт; это, конечно же, шутка. Мыши Рекса не интересуют. Зайцы, по правде, тоже. Это уже что-то более личное.

Сяолун мало того, что мелкий, так ещё и тёмный: темнота его проглатывает быстро, из головы Рекса он вылетает тоже будто бы сразу. На напарников пёс не то, чтобы рассчитывал; ему однако в участке подумалось, что, ну, напарники сейчас лишними не будут; лейтенант Миллер так и сказал, что он справится с этим быстро. Чем быстрее, тем лучше. Порешал так: рыщут они здесь пару часов, затем затихают, затем ловят одного зайца, стараясь не оторвать тому уши, - и первая фаза всё; на второй они ловят остальных, собаке жмут лапу, на погоны ему прикалывают аккуратную звёздочку.

Да, хорошо он это всё придумал, грамотно.

Хвост у псины приподнялся, уши тоже; премии, как уже говорилось, собака ценит. Выключатель Рашид обнаружил быстро (хочется сказать, потому что он умный - план здания изучил; Рашид, к сожалению, в электропроводке и её положении умный не слишком); пока искал - язык чуть высунул, уголок губ вылизывал подчистую (там что-то сладкое ещё осталось; сладкое он любит).

— Я очень правильный.

Свет везде включается; ну, на складе; в башке у псины всё так же тьма да пурга. Сколько ни уверяй, а лучше не становишься; самообман существует, но пиздит Рекс так часто, и пиздёж видит столь явно, что на себе это уже не работает.

Про офицера бендовера он вспоминает секундой позже, когда тот на глаза попадается. Мозг у собаки перезагружается, шестерёнки двигаются в обратную сторону; он не один, точно.

— Да, верно замечено, - Рашид кладёт одну руку в карман, изображая непринуждённость; оглядывается с прищуром, а то вдруг, мол, кто выскочит, — кажется, нам повезло и сейчас мы одни. Не расслабляйся, но работой в темпе. Кто знает, что мы найдём и через сколько нам помешают.

Ну, покомандовал и будет: если что-то среди всего хлама укажет в сторону интересующего их дела, то будет, конечно, супер, но это супер для раскрытия не жизненно необходимо явно; Рашид без задней мысли громыхает цепями, пытаясь придать им первозданный вид. Металл в его руках не податливый, но Рашид не против - он податливых и не любит. Не так давно он хорошо поохотился - эта охота принесла ему укреплённые мышцы и кости, более сильное тело, способное сталь ковать себе в угоду без молота, без жара. Не кряхтит он, не пыхтит, и лишь выглаженные рукава рубашки трещат от его потугов.

Звяк----звяк

Работают они в тишине, и Рашид совсем ничего не объясняет. Но про напарника своего отнюдь не забыл: от цепей то и дело отвлекается, поглядывает на него вскользь, мажет взглядом то по туфлям, то по нежной коже на ладонях; Сяолун работать не любит - Рашид это знает - Рашид это видит сейчас. Изображает ли он деятельность? Или же с искренностью сотрудника года пытается что-то найти? Значения это не имело абсолютно никакого. Ему лишь нужно не мешаться, ему лишь - покивать да, в избытке энтузиазма, помочь, когда дело до того дойдёт (хочет сладкого - поможет; на Рекса бы сработало); у Рашида ожиданий как у Ивана Петровича в его одноимённом эксперименте.

Своим мыслям он улыбается: чья бы корова мычала.

— Прошло много времени, - тишина прерывается одновременно с последним лязгом цепей, Рекс с ними закончил и теперь намотал на кулак, — выходит, нам повезло по-крупному. Подождём и попытаемся устроить засаду? Я плачу за ужин, если всё пройдёт удачно.

Улыбается он дежурно и не более; если позор их участка захочет удалиться прямо сейчас, то против он не будет.

На слух свой псина полагается страшно - приближающиеся трение шин о песок и гальку он услышал сразу. Спина напряглась, зрачки расширились; сейчас ещё совсем не время, он не так всё планировал, совсем и совсем не так. Рука к кобуре тянется - ладонь рукоять находит по инерции - свет выключается, и тонкие прорези между настенными жестяными пластинами делу помогают не особо.

Всё идёт, блять, совершенно не так, как Рашид себе представлял. Ему такое нихуя не нравится.

Социум обрекает на ответственность. Персоны, идентифицирующие себя прилюдно под людьми, заключают немой договор - на обязательства. Односторонние часто - ну, откровенно. На договорах подпись вторую ставят в повседневности до смешного редко: распишитесь здесь, заберите ксерокопию себе, учись в школе хорошо, чтобы не расстраивать родителей, заведи детей побольше ради долга перед своей страной, стремись к исполнению мечтаний. У Рекса это всё было, он всё уже проходил и перепроходил, он всё усвоил, намотал на ус. У Рекса оно продолжается даже прямо сейчас; его обязательства теперь называют "ожиданиями".

Люди - куски мяса, а ещё у них есть рот. Пахнет Деламот сладко, сладости псинам, как известно, нравятся; Деламот ему что-то говорит, слушает его Рекс не слишком хорошо. Во-первых, говорит тот много (болтливые Рексу не нравятся вообще; болтать голодный Рекс не настроен никогда), во-вторых, обиженных тирад он уже наслушался, его они не задевают, не оскорбляют, ему эти тирады - как палец без перчатки, размахивающий перед мордой (Рекс укусить может; Рекс кусать сейчас не будет - потому что мальчик он хороший),
в-третьих, почему это мясо ещё разговаривает-

А, забылся. Это уже он некрасиво начал, неправильно; Рекс своё место подзабыл. Такое с ним случается, но ничего, дальше мыслей не уходит. Рекс это в себе расценивает как редкий брак производства; мол, как динозавр, возомнивший, что переживёт огненный дождь.

Нет, нет. Ему - лишь помалкивать, пасть свою не раскрывать; в социум он вошёл добровольно.

Рекс всё слушает, слушает, слушает. Глядит, как свет на серёжке отражается, как разбивается о ткань рубашки на остром плече, как уходит куда-то в никуда, в самую глубину собачьих зрачков; развлечение скудное, но от урчаний в желудке отвлекает. Языком в зубах ещё ковыряется (хомяки держат в щеках запасы; он что надеется найти?), периодически в глаза м-Деламоту смотрит, но в фокус не берёт.

Думает: "Опять одно и то же". Думает, наблюдая, как тот разворачивается и уходит: "Для пьяного человека он стоит очень ровно". Ещё, но уже, на полшишки, он вспомнил каждый раз, когда ему хотелось откровенно спросить да что ж вам, блять, от него так сильно нужно. "О, но я считала, что у нас всё по-настоящему", "как ты мог, я ведь правда верил, что ты изменишься", "почему ты меня больше не хочешь, ну почему, почему?";
что вам,
блять,
нужно,
а?

Иронично у них вышло. Деламот считает его тёплым куском мяса на пару ночей, Рекс его - съедобным куском мяса на один перекус. Мразь и сука за встретились за баром.

Больше Рекс не думает. Жрать вот охота. Деламот аппетит ему то ли испортил, то ли раззадорил, хуй поймёшь. В покое его, разумеется, не оставили: опустившаяся на плечо ладонь и хвойный парфюм выдрессировали его выпрямлять спину и радостно вилять хвостом. Рекс - пёс действительно хороший. Лейтенант Миллер с ним обращается замечательно; это знает сам лейтенант Миллер, это знает Рекс, это понимают и в участке. Конечно, если нужно, лапу он ему даст. В любое время. Отдай лишь команду.

— Грустишь? - рядом подсаживается; между пальцев у него зажата сигарета, от груди на расстегнутой в пару пуговиц рубашке несло потом, алкоголем и жаром - всем, что Рексу нравится.

— Ага, - откликнулась псина быстро, будто бы это правда, — сам знаешь, я столпотворения не люблю.

Если Эндрю и хотел что-то ответить, то забыл: отвлёкся на то, как инспектор Уиллис, видимо, снимал тикток с какой-то аспиранткой; ну, зрелище интересное, тут уж правда.

— Скоро домой? Тебя отвезти?

— О, нет, - тот отвлекается только на секунду, — мы тут с Алексом в бар собрались, через дорогу. Сегодня я планирую н-е спа-ть.

— Не спать, - Рекс хмыкает; делать это можно по-разному. — Ну, засесть, значит, хочешь надолго.

Эндрю к нему поворачивается и улыбается не менее, чем ослепительно. Выпил он уже знатно.

— Брось, Рекс, - своим локтем он поддевает его; почесал по загривку, не иначе, — я уже взрослый мальчик. Доехать я могу на такси, а в убойном отделе ты работаешь не в качестве моего водителя.

Рекс взглядом с ним встречается, голову назад чуть откидывает, словно бы лениво, но от груди до шеи он своего лейтенанта Миллера окидывает не лениво точно. Собачий голод можно глушить не только карнально.

— Нет, я хотел тебя отвезти, - к губам он чуть было не подносит пальцы, потом одёргивает себя, чешет подбородок, — твоя жена сейчас дома, а у меня выпивка всегда наготове.

Читать Эндрю ему удаётся плохо. Об Эндрю такого не скажешь: собаку он знает, как облупленную. Почему взгляд отводит? Что хочет сказать кольцом, натирающим палец? Всего уже выучил. Чуть-чуть, - ну, малость самую, - копнул и туда, куда заглядывать никому никогда не надо; в ядовитое болото, что у Рекса внутри, вместо души, булькает. Догадывается ли о том, что его ручная псина хочет его съесть во всех смыслах, придуманных людьми? Определённо. Рекс это видит прямо сейчас: в его взгляде, его жестах, в движении его языка, облизнувшего уголок губ; лейтенант Миллер замечает всё - поэтому он Рексу так нравится.

Однако псине место на ковру в прихожей, как бы руки они тебе ни лизала. Эндрю не смущает - об этом он скажет прямо.

— Да? Ну, это замечательно. Однако у нас вылет завтра вечером, Анна давно хотела посмотреть на Италию. Так что я, пожалуй, после бара сразу домой.

Собачий голод людей волновать не должен.

Рекс решает, что пускать слюни будет неловко, поэтому язык не вываливает. Он решает, что признавать ожидания собственные было бы неловко тоже, даже слишком. Рекс встаёт, желает лейтенанту Миллеру весёлой ночи и откланивается; сперва думает - к лифту, а ноги несут его к служебному выходу. Ногам своим Рекс доверяет, рукам тоже; голове уже, признаться, не очень. Головой только взвешивает - решает он уже другим местом. Взвешивать ему надо что? Риски и перспективы. Из рисков у него только обида добряка Уильяма и потенциальные сплетни; Рекс взвешивает: добряк Уильям, скорее всего, обиду не затаит, а если и затаит, то вслух её никогда не озвучит.

Дальше. Перспективы. Рекс оценивает каждую, ступенька за ступенькой. Рекс думает: для человека, у которого мало времени, Деламот тратит его с большой охотой. Думает, вспоминая влажные, оленьи глаза, которыми ему заглядывали в рот, что сего мсье давно не ебали, и его это нервирует. Рекс более, чем в его вкусе; Рекс ему в графе сочности поставил бы из десяти четверочку. Но он сгодится. Деламот более, чем сгодится, потому что живот у собаки скулит, как сука. С этим надо сделать хоть что-то. Мсье Деламот - та ещё стерва. Ведёт он себя по-королевски, как всякий человек, имеющий признание в пределах одного населённого пункта; если поп-звёзд называют королями сцены, то учёные и иже с ними, скорее, принцессы. Теперь он, значит, кто?

На улице было темно и свежо. Вечерний ветер забрался под одежду, остужая покрытое еле слышимой испариной тело. Увы, в голову этот ветер пробраться не смог - Рекс без алкоголя чувствует себя сейчас очень и очень пьяным. Элуа Деламот перед ним - не то добыча, мерно в своей вселенской тоске плывущая по озеру, кою заглотить получится одним укусом, не то, всё же, человек.

— Проветрился?

За локоть он его схватил, как человека (а мог бы за шею - у лебедей они длинная), смотрел ему только на лицо; пытается себя отрезвить, но ничего, разумеется, не выходит. Деламот не ебался давно - прыгать он на Рекса будет в любом случае; фрустрация творит с людьми чудеса, даже если чётко им перед глазами поставить надпись: "Не иди, оно тебя сожрёт".

Глядят они друг на друга ровно. Оба видят лишь мясо.

Рекс вырывает из чужого рта сигарету и в кулаке сминает; так смять ему хотелось бы, на самом деле, кое-что другое. В ладони ему жжётся, а на губах колется: кожа у Элуа бледная и тонкая, почти прозрачная, вены под ней - загляденье; Рекс думает, что отходить от мышц она будет, как промаслянная. Получилось бы снять её зубами? Рекс бы хотел попробовать.

Пальцами он проводит по лебединой шее, скользит к подбородку, - и дёргает его вверх, даря поцелуй голодный и грубый. Рекс предпочитает грубее намного, но он держится: кусает лишь за губы, язык глубоко не просовывает, хватку он на локте расслабил, а не вцепился в волосы; Рекс - пёс воспитанный, он не станет портить о себе впечатление в общественном месте. Элуа немного холодный, во рту у него прохладно тоже. Но это не беда - Рекс согреет быстро, ему не жалко.

От губ его тянется слюна. Рекс выдыхает шумно, не закрывая рта, и слизывает её; смотреть в глаза он не перестаёт ни на секунду.

— Моя машина справа, в третьем ряду, - руки у Рекса длинные, а ладони широкие - талию Элуа он обвивает в тиски, большим пальцем наглаживает бедро, — сам дойдёшь или тебя отнести, принцесса?

Рекс чувствует себя немного глупо: зачем он ещё спрашивает? Псины, впрочем, существа не самые умные - и крышу им срывает на раз и два. Раз - палец его скользит под рубашку и прикасается к нежной коже. Два - крышу псине сносит, как по сигналу. Элуа, - ах, ой, принцессу, - он целует снова, - уже менее сдержанно, уже как-то по-настоящему: мякоть на бедре сжимает и разжимает, колено заводит между чужих ног, приподнимая податливое тело над землёй, - Рексу нравится, когда ему удобно.

В животе у этой собаки продолжает урчать.

Морроу, ему так кажется, гордится немного не тем. Вот она пытается адаптировать: свою походку, свою речь, свои переглядки между глазами и горлом; вот она сидит задницей на клеёнке, к трубе прикована, за выбитыми заржавевшими окнами сереет заброшенная промзона, говорит ему, что вот, мол, вообще-то, на свиданиях она уже бывала. Что это в её положении изменит непонятно. Важность социального статуса забывать в большинстве случаев не стоит, однако с Рексом наедине - это не большинство случаев; с Рексом наедине только он решает, чем эта встреча закончится. Власть эта для Рекса не повод для гордости - знамя дикости, участь существа, что думает одним только своим желудком.

Чем гордиться Морроу? Своими свиданиями. Быть может, каким-то своим неизвестным ему статусом, который внушает спокойствие посреди опасности. Это было бы хорошо и как надо для любого другого, но Морроу совсем не подходит. Что ей подходит? Беспокойная гримаса. Раскрытый рот, из которого виднеется прижатый язык. Блеск в уголках глаз, влажный и возбуждённый, выдающий в ней кого-то злобного, дикого - немного и больного - точно.

Морроу ему нравится.

Шагает Рекс для размеров своей туши тихо, почти бесшумно: шуршит под кроссовками клеёнка, ржавый пол вторит ей тупо и скромно; в Рексе трудно найти черты терпеливого человека, однако точно можно узнать убийцу. Без спешки он подходит к столу, без спешки достаёт из чехла нужный нож (пришлось выбирать: пальцы скользили с одной рукояти на другую; Рекс всматривался в своё отражение на лезвии и задумчиво жевал губы), смазывает руки антисептиком, на место возвращается уже пободрее, дабы лишний раз свою красавицу не пугать. Пугать никого не хочет - правда; убивать тоже - иронично. Мор в это, наверное, не поверит.

Как могла собака на уровень с человеком опустилась: дышит через нос, ни слова не говорит, смотрит в глаза.

Ладонь свою с ножом Рекс сложил ей на бедро.

Для Рекса это всё вполне себе свидание. Вполне себе интим - сильнее и лучше, нежели секс. Взять в себя человека - это уже для кого-то поэзия; взять в себя человека - это для Рекса что? Ну, что? Рекс руку на чужом бедре держит, отодрать не даёт; зачем он это делает? Рекс руку на чужом бедре держит, отодрать не даёт, большим пальцем проходится по веренице мелких шрамов, украшающих ноги Морроу; думать себя, значит, заставляет о ногах Морроу.

Так вот. Ту Морроу не прямо, чтобы мясистая. Ей и не нужно - кожа у неё испещрена порезами, ожогами; много их, прямо как пауков у Рекса под подушкой, - как ладонью ни проводи, все не пересчитаешь; чем больше проводишь - тем щекотнее, тем приятнее. Рекс сквозь стрекот в ушах представляет, каким ножом он бы мог порезать её так же, прикидывает, где ещё можно умостить шрам побольше, покрасиее, думает, что если вскрыть каждый из них заново, то кожу её можно снять, как сито. Полоски кожи он мог бы приподнять сразу с нескольких отверстий, мог бы связать их косичкой - смысла от этого было бы столько же, сколько и в украшении говядины веллингтона; зато красиво.

Но нет, нет. Рекс надавил ногтём в самую мякоть, а синеющий след затем погладил и разгладил. Морроу и так красивая.

— Хочу.

Не только съесть.

Юбку он ей смахивает повыше; где она заканчивается и начинается кожа - там и же и встало острие. Режет Рекс всегда без предупреждения: ему нравится наблюдать первый шок, слышать резкий вдох, переходящий не то в писк, не то в стон; это его собственное маленькое и безобидное удовольствие. Режет он быстро, вниз, до колена не доходя. Кровь из раны хлынула жадно, полилась сильнее - когда Рекс ножом забрался прямо под кожу. Рот Ту Морроу он уже закрыл - вставил ей до костяшек два пальца, большим за челюсть придерживает, раскрыть сильно не даёт. Рексу нетрудно - это уже не первый его ритуал. Рекс думает: если Ту Морроу откусит ему пальцы, будет только честно.

Рекс ценит честность. Рекс ценит, когда за кровь платят кровью. Это всё тот же интим, всё тот же, который лучше, чем секс.

Тонкий лоскут с прямой мышцы бедра он нарезает быстро и ловко, в два движения: лезвием подталкивает ближе к надрезу, острием вытаскивает на свет. На ноге у Морроу - месиво, узоры из животной жестокости, от которых у Рекса начинает собираться слюна. Хорошо вышло. Правильно вышло. Как надо вышло. Вот оно сейчас - перед ним - последний хлеб, что был дан Моисею перед потопом.

Рекс вытаскивает свои пальцы из её рта, чтобы взять ими её плоть и положить ту в свой рот.

в̸͎̺̻͋̕о̵͉̟̪̓͛͒т̵̢͙̺̾͌͝ о̵̫͉̓̔͒н̵̢͆͜͜͝͠о̵͙̺͑̚̕,̵̡͖͔͊͌̕ н̵̻̫͋̽͋а̸͓͙̿̓̈́к̵̪͙͚͑̽͐о̵̼̦͚͋̒̔н̸̦̟̟̾̐͝е̸̦̺̝͒̈́ц̸̡̫͎͆̓̓-̸͉͎͚͛̀т̵̢̘͊̒̽о̴͙͇͇̓̿̐

На языке он чувствует её вкус, чувствует её саму: всё самое примитивное, всё самое потаённое; все мы внутри тёплые, все мы внутри красные, вкусные; Рекс каждый раз в первом укусе чувствует себя человеком. Хорошо. Тихо. Безопасно.

Первый укус, увы, длится не вечно.

Открывая глаза, Рекс снова видит свои руки. Видит нож, один из немногих в его коллекции, который он по наитию решил использовать именно сегодня. Живой человек вновь лишился части себя, и виноват в этом именно он. О, собака; сколько ни вой, а ничего у тебя не получается, из раза в раз ты получаешь одно и то же.

О, собака, скажи: тебе самому не надоело?

Пауки забрались уже в уши. Собака, где твоя подушка, под которой они якобы были?

Рекс прожевал, проглотил. Рекс прикрыл лицо ладонью, размазывая кровь по щекам и по носу; не то боевой окрас, не то маска, кою одевали перед тем, как принести жертву. Равновесия он не удержал и свалился на задницу - настоящий алкаш, осознавший, что последняя рюмка была лишней. Вздыхает он тяжело, но рта не раскрывает. Кто знает, где пауки окажутся дальше? Кто знает, откуда эти пауки ползут: снаружи или изнутри?

Лицо он открывает не сразу. Ничего на нём не поменялось, взгляд остался тем же, никакого божественного превращения в настоящего раба его не произошло, а химия вновь не сработала так, как он надеялся. Рекс всё та же псина, самолично загоняющая себя на скотобойню. Кем ещё он может быть? Кем он возомнил, что станет?

Рекс смотрит на занятый инструментами стол и чешет трёхдневную щетину.

— Мда, - говорит.

И правда.

На Мор он, в общем-то, не смотрит. Встаёт, шебуршит замком, который даже не был защёлкнут, расправляет цепи, делая их менее тугими. Потом вновь садится на корточки и хлопает Мор по ляжке (кровь от хлопков его хлюпает - хлюп, слюрп, хлюп).

— Если пойдёшь по дороге, то, возможно, даже поймаешь такси. Мы не прямо, чтобы далеко от твоего дома, поэтому дорого не выйдет.

Мор пойдёт домой, Рекс, наверное, тоже. Купит себе пива, посмотрит что-нибудь на новом телике.

Или застрелиться. Он ещё не решил.

Говорит, говорит, говорит, говорит - почему люди так любят открывать свой рот? Язык чесаться не может, челюсть верхнюю к нижней тянуть ничего не способно; между молчанием и пустословием всегда выбирают второе - потому что повелось не понять кем, что "общительность" - это качество положительное. Нет? Рекс не согласен? Рексу болтовня что-то сродни комариному писку - его много и он раздражает. Тело под ним своим голосом шевелит что-то в ушах: то ли волосы пытаются собраться в кучу, то ли лезет наружу желчь - и полезет та скоро из носа.

Рекс не слушает, что ему говорят. Отдельными словами сознание выцарапывает картинку мировосприятия: сейчас тут была не бойня, сейчас здесь не проходит задание, сейчас Рекс - где-то в тёмной-тёмной кутерьме, куда без ружья никто не заходит. Рексу ружьё не нужно - прячутся здесь от него. Чем защищаться человеку? Нечем.

Сяолуну защищаться нечем. Тот об него обтирается, тычется в бедро острой тазовой костью, обтянутой в бледную неаппетитную кожу, - занимается, в общем, не тем, чем надо. Рекс регистрирует это плохо; у Рекса внимание разделено между глазами и желудком, всё, что ниже - уже не то. Но плоть чует. Догадывается. Узнаёт что-то себе подобное: горячее, примитивное, дикое; обтираться, как собака в течке, - это всегда примитивно; течь, пока тебя режут, - это уже дикость. Этот, значит, возомнил себя дикой собакой? Так, получается.

Короткие тощие пальцы копошатся по коже, залезают обратно на рубашку, того гляди потянулись бы в рот - но не дотянутся. Рекс отмахивается от них наотмашь, однако шустрые они как тараканы: с места на место прыгают, раздражают, щекотят. Рекс тяжко через нос выдыхает, угрюмо очень и недовольно, - так, должно быть, фыркают медведи после спячки.

У Рекса сейчас с терпением так себе - запястье Сяолуна он хватает и тянет в зубы. Потому что он животное. Словами через рот - это не для него; для Рекса - просто в рот. Сейчас вот пальцы. Чтоб не раздражали.

Тяжёлая туша двинулась, убирая колено с чужого предплечья, накренилась, нависнув над собакой в течке совсем уж близко; собаку другую, побольше да пострашнее, мутит страшно: почву он нащупал ладонью, опору - в худющем бедре. Общупывает он его бегло, как под кайфом, плоть мнёт с педантичностью мясника. Скудно очень, скудно; жира маловато. Рот у Рекса сухой, языком по пальцам проводит лениво, словно делая одолжение. "Давай я тебе смочу", говорит; "давай ты будешь думать о течке, а не о том, как я пережёвываю твои кости".

Сяолун податливый, как глина. Конечно, он сделает так, как просят.

Пальцы его собака побольше и погрубее вываливает прямо с языка. С собаки этой течёт кое-что тоже - вот, например, кровь. Ловить собачий кайф - это что-то на диком, в тон.

— Снимай штаны.

Поднимается Рекс без труда: кровь вытекает, а вот жар совсем никуда не девается. Ему жарко, и становится лишь жарче, когда, потеряв равновесие, рукой он прикасается к чьему-то мёртвому телу. Рекс думает, что это, сейчас, на какие-то минуты, - его собственная волчья берлога; кости с не обглоданным мясом - это уже декорации, первые признаки зажорливости или же старости.

Сухие губы облизывает, тянется к передатчику в кармане, прожимает "сос". О, помогите, здесь кого-то убили. И виноват в этом, в кой-то веки, совсем не Рекс.

— Пяти минут тебе хватит.

Рексу, наверное, осталось на пять больше.

Рекс чувствует себя хорошо. Хорошо: как выпить свежего кофе, разогреть мышцы в спортзале перед рабочим днём, провести ладонью по гладко выбритому лицу; "хорошо" для Рекса это когда рутина себя без промаха повторяет. Убирать за собой ему приходилось часто - большие псины неловки, грязи от них много: несут с лап, течёт изо рта.; Рекс честно пытается исправиться - для себя и для других. Сегодня всё прошло из рук вон плохо, но Рекс боле не расстраивается - в школе он исправно делал домашнюю работу и уже выучил, что нет лучшей мотивации, чем ошибки. Он считает:
выбрал локацию неудачно;
рабочее пространство полностью не проверил;
изучил режим жителей ближайшего тоже, очевидно, хуёво;
не обзавёлся личной открывашкой в любую локацию - в хозяйстве такая пригодится ну очень.

Если к нему завтра же не постучатся коллеги по поводу любопытных доносов о некоторых беспокойствах в спальном районе, это будет отличным случаем для праздника. К алкоголю Рекс равнодушен, поэтому он сходит в спа; праздника выйдет очень уж личным, поэтому звать он никого не будет; в конце дня он отмоет квартиру и будет благодушно смотреть в стену, гадая, есть ли в его свободе божий промысел. "Всем возвращается по заслугам", или как-то так любят говорить. Рекс всё думает: оно к нему относится? Или своей расплаты надо подождать подольше? Рекс ничего против очередей не имеет. Он подождёт, прямо как малыш Гао сейчас ждёт его решения по их общему деликатному вопросу.

Поглядывает на него собака молча: смотрит через плечо, глаза косит из-под чёлки, скользит то по лицу, то по телу; Рекс наблюдает очень и очень внимательно, синхронизируя их слепые зоны. Рекс думает: его маленький помощник очень аппетитный. С собачьего это что-то вроде комплимента; на человечий манер он бы выдал что-то вроде: "ты умеешь себя держать". На людях. Не на людях тоже.

Рекс проникается к своему особенному свидетелю искренним, собачьим уважением. Проявить его можно, облизав руки, склонив голову; здесь же не требуется ни того, ни другого. "Спасибо" в карман не положишь, "молодец" тоже - Рекс перво-наперво должен спрятать зубы и убрать когти от бьющего сердца.

Сказать, разумеется, легко; собака взгляд сфокусировала на уязвимой цели; видит он не столько малыша Гао, сколько раненое животное - и башка у него на мгновение отключается. Рекс опомнился, когда уже поднялся на ноги; шага ему дойти не хватило. Затем сознание снова проясняется, Рекс как следует промаргивается и улыбается лукаво; от лукавого, благо, малыш на сегодня оказался защищён тоже. Ладонь, тянущаяся за пояс, на самом деле брала разгон, чтобы звонко удариться прямо о чужую задницу.

— Упражнения для спины должны должны быть на первом месте в каждой рутине, - похлопал два раза уже помягче, — особенно, если свидания проводишь лёжа на диване.

С уборкой было покончено быстро - примерно, как того Рекс и ожидал. Осталось, значит, что? Всё-таки решать.

Вылив воду, Рекс достал сигареты. В последнюю неделю он курил "Лайк Страйк", сейчас вот тоже; в дыму первые лучи рассвета казались чем-то ненастоящим, притворным: каким-то образом, эту ночь пережило не только чудище.

— М-м, - мычит; в этом свете, малыш Гао - образец реализма, кусок самый осязаемый и самый сочный, — поздно уже, да?

Захотелось стейка.

Просить о чем-то Рекса это дело гиблое - выполнит, если захочет; когда захочет; дай ему причину - почему он должен этого хотеть. "Не убивай меня", - ну, гипотетически, - он не убьёт, потому что Рекс тебя не хочет. Не убьёт, потому что жить он сам хочет - на свободе (Рекс чувствует себя запертым лишь в пределах этого города - королевская клетка для такого, как он).

Кусаться эта собака хочет всегда. Зубы у неё чешутся, язык во рту как угорь извивается, своей простой головой думает та лишь о своём брюхе; равняться на него не надо, первопричин искать тоже. Рекс рядом с собой живое чуёт, запах его вдыхает, представляет - в рот бы себе положить да побольше. Побольше только не выйдет - класть и нечего.

Представляет он не столько Сяолуна, сколько облачённый в одинарный слой кожи скелет - клыками только цепляешься, облизывать придётся сразу кости, вари с Сяолуна, в общем, только суп. Мясо у него пониже есть, Рекс туда и тянется: ладони его скользят по рёбрам, обхватывают бёдра на уровне ремня, пальцами он там елозит знатно: то ли растянуть пытается, то ли отщипнуть кусок кожи, на пробу; руки он держит плотно, но Сяолун выкручивается и опускается низко, слишком низко; Рекс до него сейчас дотягивается только руками, а не ртом - такое ему не нравится.

Заносит Рекса то ли взад, то ли вперёд, покачивается он: один кулак стягивает на чужом затылке, вторым упёрся в пол; Рексу в темноте потолка видятся солнечные разводы и, думается, это уже звоночек. На лице у Сяолуна тоже - там, где должно быть лицо. Слышит - язык вывалил; кончать, говорит, надо сюда. Рексу честно похуй: куда бы что Сяолун ни принимал, главное, что принимает он в себя. Так проще, чище. Рексу достаточно потенциальной грязи - той, что с потенциального Сяолуна польётся, ежели собака всё же проголодается чересчур сильно.

Собаке берут в рот. Это уже - каннибализм, нескромный и неприкрытый, такой же точно - слюнявый. Это приятно - всегда приятно. Рекс чувствует жар, влагу чужую чувствует, зубы - это всегда, всегда приятно; Рекса хоть полижи, хоть пожуй - не принципиально. Член у него твердеет быстро, кровь от головы отливает - тем более; шею он запрокидывает назад и тяжко вздыхает полной грудью: рубашка натягивается, хватка на затылке затягивается, если бы спросили его сейчас, кто такой Сяолун - он бы сразу не вспомнил.

Сил у Рекса осталось явно не много; то, что осталось, расходует он лениво: на затылок чуть давит, просовывая в рот глубже, дышит рвано, как зубы по плоти ни пройдутся, - и толкает опять; посреди побоища на городском отшибе слышно лишь три вещи:
как хлюпает слюна,
как глотает Сяолун,
как громко дышит Рекс.

Симфония выходит пошлая и некрасивая. Рекс понимает это, мозоля чужую глотку, заправляя волосы с лица за ухо, дабы не попадали они в рот, вылизывая сухие губы; Рекс всё понимает. Знание о смертном смраде свинцом опускает прямо в низ живота, но ведь и без того там туго, и без того тесно, - прямо, как у Сяолуна во рту. Собака в рот ебала мораль - буквально. Это ей противоестественно.

Глотает Сяолун звучно, Рекс вот тоже; пяти минут ему правда хватило. Затылок он его всё держит, тянет выше, членом упираясь прямо на зубы - там же и выпускает, с зубов соскальзывая на язык. Волосы он из кулака выпускает лишь для того, чтобы взять его под локоть и потянуть на себя. Сяолун мелкий - на коленке он места много не занимает, умещается там, как, наверное, птичка. Шея у него точно птичья - Рекс носом в неё зарывается, а вот впивается уже зубами. Вот он, мягкий, горячий, потный - всё, как собака и любит.

След на коже не сходить будет долго - это точно. Языком Рекс чувствует глубокие вмятины, зализывает он их вместе с потом.

— Молодец, - хрипит.

Член Сяолуна упирается, кажется, прямо в пулевое, а Рекс до сих пор не может отдышаться. Хватка на талии у него крепкая, но не такая, как могла бы быть. Это тоже звоночек.

Глаза собака открывает на улице. Того он точно знать не может, но ему это подходит - на улице жить: на заднем дворе, близ железно-дорожных путей или же глубоко в лесу - всё примерно одно. Собака знать того, разумеется, наверняка не может, но ежели пустить его в обжитый дом, с человеком может произойти что-то ужасное.

Просто предположение.

Глаза он открывает на улице. Над головой у него какая-то стройка: то ли что-то сносят, то ли ремонтируют; собака знает, где находится - это Нью-Иллизиум; собака пытается припомнить последние новости об объектах недвижимости (для него это, кажется, было важно; он работает в каком-нибудь комитете по строительству?), но на ум ничего больше не идёт. Земля была холодной, а жестяные перегородки высокие и покрыты тонким слоем наледи - куда бы он ни собирался, на погоду нынешнюю эта одежда рассчитана явно не была. Кто он, кстати?

Лапами своими собака общупывает гладкую морду морду. Это точно его кожа и какое-то его лицо; собака хрипит, и свой голос его почему-то пугает. Куда он собирался? В карманах обнаружились лишь ключи на кольце и бумажник, в бумажнике - пара карт да купюр, ничего больше (может он быть кем угодно, но явно не душой компании).

Холодно здесь. Территория довольно большая - выход искать долго; стройка эта явно не в не самом разгаре - дыра в стене зияет, темнотой своей зовёт - и собака на темноту откликается.

Поднявшуюся в воздух пыль чувствует он прямо на коже: рубашку отряхивает не без раздражения, окружение оглядывает тоже. Он думает, поднимаясь по крепкой лестнице, что, возможно, работал не с недвижкой, а, скорее, на стройке, сроки он проебал и теперь ему устроить розыгрыш (ну, или месть; ничего, кроме раздражения, опять же, собака прощупать в себе не может), поигравшись с дропами. Брился он явно недавно, кажется, даже сегодня, телефон и ключи от машины положил в пальто, до пальто дойти не успел - что-то случилось.

Кто он? Не было ответа ни в пыли, ни в голых стенах, однако был он здесь явно не один. Видит собака не очень, а вот слышит отлично; слышит:
[indent]клац-клац;
[indent][indent]кто-то его зовёт?

О бетон бьётся что-то металлическое. Что-то не слишком тонкое, но довольно широкое. Какой-то пласт. Лопата? Ну, точно стройка. Точно сроки он где-то проебал. Точно эта лопата прилетит ему прямо по шее, и клацать ею будут долго-долго, пытаясь переломить позвоночник.

Он остановился. Нет в нём паники, в беспристрастном своём разуме пытается он плести паутину логики: зачем он сюда пришёл, зачем он последовал на звук, зачем же стоит здесь, ежели подозревает, что его там ждёт. Не было в нём паники, не было злости или же мыслей о худшем (его могут убить - это не худшее?).

Собака стоит и не моргает. Огромная туша его - такое же изваяние, как все эти черновые стены. Кто он?

Вслуха он ответ не ищет. Желания открывать рот у него не было; собака следует инстинктам, потому как кроме них у неё ровным счётом ничего не было.

Люди говорят много от нервов, собака это заметила сама, плюс неоднократно на это обращали внимание в полицейской академии. Голос у Сяолуна - совсем не мёд, заслушаться им не выйдет, Рекс и не пытается: слова чужие в уши заливаются и выливаются сразу же - места там больше нет; у Рекса что на уме, то и на языке - абсолютное нихуя, то есть;
ладно, немного еда.

На языке Сяолун, то есть.

Рекс та ещё шавка неумирущая  - стоило почувствовать себя лучше, так сразу вернулась эта так называемая воля к жизни. Воля к жизни у этой собаки выражается в воспитании внутреннего режима: настройки, чай, немного сбились, нужно ковыряться заново (не буквально - а жаль), делать это можно, занимаясь делами простыми. Весь язык у него в соли: от шеи он прошёлся до уха, зажевал мочку и обсосал щёку (синяк точно останется); сладость собака чует только на женщинах - сладость приятна, но не обязательна; языком бы он снял с костей Сяолуна всё мясо и после ковырялся бы ими в зубах.

Член у Рекса зажевало между ширинкой и чужими бёдрами; обтирается Сяолун как та ещё шалава, кровь с груди он всю уже о собаку размазал, мозолит об него всё тоже очень страшно. Рекс не то, чтобы против, - вот и не гавкает. Ладонями он отмеряет чужую талию, елозит ими, пытается охватить полностью; у Рекса мысли весьма определённые: на случку бы их водить было опасно - Сяолун бы не выдержал.

Смеётся Рекс, как животное (быть может, даже несчастное). Затем откашливается, перед тем как принять вызов.

Подкрепление подоспело к седьмой минуте.

Сяолуна он хлопает по ляжке, оставляет вмятины на коже, на месте удерживая, как куклы. Воробышек этот совсем будто ничего не весил, Рексу держать так сильно необходимости нет, однако задумывается он об этом на полсекунды - и забывает сразу. Сяолунами забивать голову настроения у Рекса, по правде, нет никогда.

— Одевайся. Скажешь, что тебя побили.

Рекс бы не поверил.

— — —

Вышло у них сегодня не расследование, а ёбаное, блять, недоразумение. Рашид это в полной мере осознал многим позже, после отчёта устного, после уставшего взгляда лейтенанта Миллера и письменного извинения за совершённые действия неправомерного характера, совершенно не подходящих рамкам обговорённой операции. Рашид старше. Любые косяки младших это косяки и его тоже. Рашид старше. Лейтенант Миллер надеется на него больше, чем на кого-либо ещё (собака кусает щёки, кожу отрывает и пережёвывает; он ведь правда хороший детектив).

После выхода со склада на Сяолуна он не смотрел. Пахли они оба паршиво, со склада пахло тоже не очень. До разложения было ещё далеко, - ну, физического, - внешне детектив Ксайя был абсолютно спокоен, говорил лишь по делу; изображать эмоции был он ещё не готов. Что чувствовал он? Сосущую пустоту. Как после выхода из горячего влагалища или же, ну, например, проявления рассудка с чужим мясом в зубах.

Какое же он, блять, животное. Быть может, действительно несчастное.

Сяолуна он поймал под локоть уже вечером: если он и хотел слинять, не закончив с документацией, то не успел. Ловит его Рекс на секунду, на ухо шепнул и того быстрее:

[indent]"Жду тебя на парковке"

С парковки он его сразу пригласил в машину. Отказ Рекс принял бы вряд ли.

Детектив Ксайя официально ещё при исполнении, поэтому на рубашке расстегнул лишь верхнюю пуговицу. Выпускает дым он в приоткрытое окно, пальцем задумчиво водит по губам; наконец, на Сяолуна он смотрит прямо. Лицо его освещено фонарями и вывеской полицейского участка - синяк на щеке действительно был. Смотрится забавно.

— Мой дроп имеет разное применение, пусть может показаться, что использоваться он может исключительно... в скользких ситуациях, - Рашид изображает подобие улыбки. — Я немного... сдурел тогда. Надеюсь, зла держать не будешь. Перед начальством я уже отчитался, тебе останется лишь выплатить символический штраф.

Сигарету он тушит, да вот пальцы уже неосознанно тянутся опять к пачке. Вздох вырвался изнеможденный, словно у самого упорного раба божьего.

— Зашивать не пришлось? - говорит, кивая на грудь.

Не пришлось. Рекс в себе был уверен.