Барону Дельбрюку судьба благоволила всегда. По праву рождения, в отчем доме, окружённом золотыми полями пшеницы, будет он являться хозяином до конца своих дней, а потому в столицу и, чуть позже, в путешествие в компании своего уважаемого мастера, обучаться алхимии отправился без лишних забот. Трансмутология манила его с детства: будучи мальчишкой, пробирался юный барон на мельницу и, купая руки в муке, обращал он её пеплом; признаёт ныне, что то были шалости бездумные и грубые, и очень скоро он с мелкого вредительства переключился на петушарню с целью превратить цыплёнка в голубя. Изменить душу - затея, быть может, излишне амбициозная, но именно её он избрал своей жизненной целью.
Себя он просит называть по имени, Матиас. Объясняет это тем, что отношения у них слишком уж особенные и формальности его смущают; Алиса не смотрит в зубы дарёному коню и кухарке, у которой те раскрошились, а потому она во всём с Матиасом соглашается. Отношения у них действительно неплохие: с хирургией в начале пути было у Матиаса из рук вон плохо, но учился он усердно, и теперь швы, оставляемые на теле Алисы, болят только с неделю и бесследно заживают; он её "ценит по достоинству" - и "не только на словах".
Алиса, наверное, примерно того и ожидала, когда Матиас привёл её в свой дом. Удивил лишь тем, что выделил он ей отдельную комнату на втором этаже, откуда открывался вид на голубятню и, в качестве гостинца, на кусочек розового сада, разбавляя запах птичьих испражнений тонким ароматом свежеподрезанных кустарников. Живёт она покамест между лабораторией и спальней его любимой дочери, практикующей, с её слов, чёрную магию и "отказ от всякого церковного воздержания". Начиная со второго месяца, Алисе даже было разрешено обедать за общим столом: Матиас её ценит, дочь Вера ею любуется, недавно ощенившаяся домашняя сука пытается ухватить её за голень лишь в отсутствии посторонних глаз.
"Да, получилось всё крайне удачно", резюмировала Алиса, без лишних ужимок раздеваясь в лаборатории Матиаса; руки, изучающие её тело в поиске наиболее удачного места для нового надреза, были всегда холодны и небрежны, - Матиасу в интимном плане она была интересна примерно столь же сильно, что и сивая кобыла. Однако конина отнюдь не деликатес, а вот каждая часть Алисы ему дороже золота, желаннее алмазов: всё, чем она является, возможно обратить на пользу, всё то, из чего состоит, скрывает в себе потенциальный ответ. Матиас желает её - мозг, кишки и сердце.
Начал он с её почек - одну вытащил полностью, пребывает ныне в процессе её клонирования, прогрессом делится; печень он её три раза уже надрезал, с селезёнки и желчного пузыря снял верхний слой фиброзно-мышечной трабикулы; за толстые кишки принялся только-только, но побоялся отсечь лишнего - решил повременить. Собственно, именно тогда Алиса решила ускориться в своём плане побега - до мозга она в этом доме не задержится.
Возможностей сбежать у нее, говоря открыто, было и есть предостаточно - Матиас позволяет ей любоваться пшеницей с расстояния самого близкого и, коли вся территория ограждена забором скорее символическим, любоваться она ей в праве хоть с самой Баконьи. Однако что ей Баконья? Всё тот же загон, что ожидает её и ей подобных в любом уголке этой смердящей людьми империи. Алисе нужны деньги, информация и связи, чтобы убраться с этой планеты к дьяволу. Рабыне этого не достичь. Дальше что?
Дальше она начала собирать слухи. Барон Дельбрюк заслужил славу крайне гостеприимного хозяина, падкого на профессиональную беседу. Тритоны и их плоть - это по профессии; "друг мой, поделитесь же: вы должны были хотя бы раз отведать её плоти; так ли ваш экземпляр сладок, как говорят?". Матиас отрицал. Боялся ли он себе признаться? Алиса, право, обиду не затаит - шансы того, что её сердце даст ему бессмертие, по его расчётам, не нулевые; плоть к плоти человеческих святых, даже их высушенные мощи - у человека тягу к мясу объяснить возможно природой.
Однако Матиас продолжал отрицать, ровно как же он отрицает магические способности Веры. Та сейчас пребывает в сложном периоде подросткового бунта, ища вдохновения в художественной литературе с такими названиями как "Путь будущей ведьмы" и "Тёмные силы: Где заканчивается игра воображения и начинается бес". Родственную душу она нашла в Алисе, которая, по её горящим уверениям, является ведьмой потомственной и определённой могущественной. К аргументам она приводят ночные прогулки (не ежедневные; из окна своей спальни юная госпожа обязательно перед сном проверяет), красоту, дарованную дьяволом, и агрессию, которую проявляет их пуделиха Элиза (она и свою юную госпожу нередко кусала в детстве; пуделиха осталась от её покойной матери, поэтому ничего с этим Матиас никогда не делал - это всё "материнское воспитание"). В любом случае, Вера и её фантазии милы и безобидны, а потому всерьёз их воспринимать не стоит: среди Дельбрюков никогда не было магии (это, говоря откровенно, было бы позорно даже у какой-нибудь прапрапрабабки), его дражайший экземпляр Алиса магией не владела абсолютно точно - среди тритонов это, конечно, возможно, но являлось большой редкостью.
В этом доме было два правдивых слуха, которые нельзя было подтвердить: то, что Алиса действительно является потомственной ведьмой, и то, что Матиас фон Дельбрюк регулярно устраивает закрытые вечера, на которых присутствуют практики, достойные нравов поистине свободных и даже, можно сказать, злых. Изволят он и его гости за закрытыми дверьми плясать в неглиже, предаваться порокам, не свойственным скорбящему вдовцу, обсуждать темы сомнительной морали и даже, быть может, наблюдать некое запрещённое колдовство. Говорили и об Алисе. Рассуждали: какая она, должно быть, мягкая, какой в плоти её скрывается философский секрет.
Матиас продолжал отмахиваться. Пока.
Вера знала, что что-то в её родном поместье творится неладное; знала, но никто ей не верил и ничем не делился. Когда одной ночью осмелела она и нарушила комендантский час, ставя босые ступни на самые крепкие и тихие доски, увидела она, наконец, проблески света во тьме коридора. Не успела однако Вера ни подсмотреть, ни прислушаться: выскочила на неё та самая беззубая кухарка (Алиса подозревать начинает - зубы ей выбили), осыпав ругательствами.
— Девушки приличные в потьмах не шарятся, а не как ты - мерзкая обленившаяся баловница. Что ты шляешься? А? Что тебе в постели не лежится, чего тебя к дьяволу тянет?
Юная госпожа не растерялась - никогда она этой кухраке спуска не давала.
— Ах ты старая лживая кашёлка! Реже поминай дьявола, не то к нему и отправлю. Правда отправлю, я теперь чернокнижница. Ну, давай, крестись-крестись, не действует на меня это больше! Думаешь, по Божьей воле ты теперь мясо жрать не можешь?
Под крики и ругань кухарка теснила её обратно к лестнице. Продолжала она на Веру открещиваться, приговаривая: "Поганая грешница, грешница".
Алиса из-под лестницы на них улыбалась: "Грешница".
Что же нам сделать со всеми этими грешниками? У Алисы есть одна мысль.
— —— — ——
О подходящем дне она узнала немного загодя. К тому времени было у Алисы уже всё готово: три недели она пускала себе кровь, храня её в погребе между бутылок с вином, усыпила бдительность кухарки своим хорошим поведением, а Матиаса продолжала держать в блаженном неведении творца, который, как ему кажется, начал подходить к разгадке. Был он в день собрания немного рассеян: Алиса чувствовала, как его руки в задумчивости задержались на её пояснице, и страх из неё мгновенно вышел вместе с холодным потом - свой голос ей удалось сохранить бесстрастным.
"Спасибо, Матиас", она к нему обращалась, застегивая блузку поверх свежей перевязки, "было не больно. Я бы хотела, чтобы сегодня мы отужинали уткой; не могли бы вы отправить кухарку за ощипанной уткой?". Ощипанную утку они съели позавчера, а потому пришлось беззубой кухарке забить последнюю живую утку и ощипать её, только после выпотрошить и приготовить. Алисе осталось лишь подменить вино, которое обычно подают на закрытые вечера, и вовремя скрыться от домочадцев, ссылаясь на плохое самочувствие и отсутствие аппетита. Матиас ждать её не стал, вопрошать активно тоже - ужин сегодня задержался, а его закрытое собрание скоро должно было начаться.
Алиса нашла себя вечером на голубятне. Её кровь, оставленную на подносах, скоро должно были подать гостям. То была блажь: пускать себе кровь Алиса училась с молоду. Призвать демона занятие непростое, и никогда ещё до этого Алисе делать сего не приходилось, но она не жалуется - ясно ей, как день, что более подходящего для их порочного дома придумать было сложно.
Нет в Алисе ничего божьего, святого нет ничего и подавно, однако карает здесь именно она.
Эти пернатые крысы мешали ей спать полгода: методично открывая каждую клетку по очереди, она сворачивала голубиные шеи и скидывала тела на одну расстеленную простынь. Птицы царапали ей ладони, оставляли пух в волосах и помёт на платье, оттого хладнокровие Алисы, что она взращивала в себе годами, проведёнными в бегах, дало наконец трещину - сваленные в кучу трупу она забила палкой, поднимая в воздух ещё больше пуха, и остервенело потом его из себя вымывала прямо водой из поилки. На её рычание мальчишка-конюх и, перепугавшись, наверняка поспешил докладывать своей тётке кухарке. Это уже неважно - ритуал почти завершён.
Резанув по ладони, Алиса напоследок окропила голубей своей кровью.
"Это тебе мой подарок; это я тебя вызываю", или что-то вроде того.
Простынь она завязала в узел и понесла с собой.
"Это я к тебе иду; помоги же мне со всеми, кто посмел отведать крови от моей плоти".
Или что-то вроде того. Без разницы.
В коридоре она встретила задержавшуюся после ужина Веру. Та ей ничего не сказала - благоговейные глаза, которыми юная чернокнижница смотрела на самую, что ни есть, настоящую ведьму, говорили сами за себя. Алиса не звала её за собой, не стала ни в чём убеждать, но Вера, будто уже всё зная, сама, своими изнеженными маленькими руками, открыла тяжёлый засов, отделяющий её от лицезрения долгожданной тайны.
Ах, семейные секреты, гадкие подозрения и беспочвенные слухи, обросшие правдивыми подробностями, - всё сплелось воедино, являя истинный, ничем не приукрашенный облик их порочного дома. Алиса, за глаза, горда собой - это она помогла сложить все недобитые концы, обнажая личину, как она обнажала свои перси перед внимательным взглядом Матиаса.
В общем зале царила интимная полутьма. Воск, вино и кровь гуляли по комнате, разгорая фантазию на тему того, чем же сегодня благородные господа решили занять свою ночь. Алиса видела лишь одну фигуру - дьявольскую, принявшую облик женщины.
— О, мой господин, - вскричала она, падая на колени; "её господин", как ей думается, выглядел ныне поистине озадаченным, — убила я всех голубей, как вы и просили, но чтобы такое... чтобы вы так... да тёмной магией! Мой господин, да как же вы могли-
Алиса поднимает глаза - застыли в них слёзы отчаяния и всепоглощающей, обжигающей злости. Смотрела она прямо на призванное ею существо, прекрасное и абсолютное в своей природе злое.
— Вызвать демоницу. Она же покарает вас за дерзость, господин.
Всех вас покарает, "господин".